Коммуникация в эпоху протестов

This article considers hate speech as a form of socio-political conflict whose subject is specific social problems, while power is viewed as the cause of their occurrence and/or as a means to achieve the desired social goals. In this case, the main purpose of hate speech is to discredit the opposing social group having other political beliefs and, consequently, to create its negative image.

The discrediting strategy plays the most important role in the implementation of the speaker's communicative intention. Amongst others, this strategy is often realized by labelling. Labelling is considered in this contribution on the example of the socio-political conflict that developed in Belarus after the 2020 presidential election.

The article provides examples of the use of nominations of the opposing social groups involved in the conflict selected from news articles published on the most popular Belarusian information portal TUT.BY as well as from the comments left by the users. It is shown that within the framework of intolerant discourse, labelling can be used not only to discredit the out-group, but also to create a positive image of the in-group. It is demonstrated that the same labels can be used by the opposing sides of the conflict with different shades of meaning (for example, невероятные ‘incredible’, неравнодушные ‘concerned’). The paper also states the important role of changing the connotation of a label from positive to negative (свядомыя ‘aware’, змагары ‘strugglers’) and vice versa (ябатьки ‘I am bat’ka’, bat’ka being the nickname of the Belarusian president) in order to discredit or elevate one of the social groups.

Конфликт представляет собой неотъемлемый компонент развития любой культуры (Simmel 1997: 75), естественную и неизбежную часть социальных взаимоотношений людей (Зайцев 2001: 38), факт жизни (Moore 2014: ix). Следовательно, конфликт нельзя искоренить или подавить надолго (Deutsch 1973: 10).

В некоторых случаях конструктивные перемены вообще невозможны без конфликта (Carnevale 2011: 418). Например, Владимир Евдокимов отмечает:

Конфликт стал знамением времени в современной России. В результате слома советской системы и перехода к демократическим общественным ценностям, осуществления процессов идентификации граждан, формирования динамичной социальной структуры, становления гражданского общества в России произошло резкое усиление социальной конфликтогенности, т. е. процесса нарастания противоречий в связи с изменением экономической, политической жизни, сменой приоритетов, ценностей и нарушением традиций (Евдокимов 2007: 5).

[…] мы имеем перед собой совершенно новую парадигму национальной культуры, – парадигму, которая по своей «социологике», по своей общественной сути, по сумме сопровождаемых ее общественных обстоятельств обладает совершенной качественной определенностью, другое дело, что во многих своих содержательных характеристиках, – в своем «наполнении» – она и в самом деле еще не определилась (Никуличев 2007: 34).

В случае Беларуси эта «неопределенность» усугубляется тем фактом, что страна, являясь частью православной культуры, занимает приграничное положение с западной культурой (в соответствии с теорией столкновения цивилизаций Сэмюэла Хантингтона (Huntington 1997) – см. илл. 1).

При этом наблюдающееся изменение ценностных ориентаций ведет к переосмыслению белорусами собственной национальной идентичности. В исследовании «Битва за идентичность» Нелли Бекус говорит о существовании в сознании белорусов двух разных идей «белорусскости», двух конфликтующих концептов Беларуси (Bekus 2010: 163).

Все вышесказанное в совокупности со сложной внутриполитической обстановкой, сложившейся в Беларуси после президентских выборов 2020 г., привело к социально-политическому конфликту в стране.

Социально-политический конфликт понимается в исследовании как

столкновение (противоборство) двух и более субъектов (сторон), которые осуществляют несовместимые общественные интересы, цели и ценности, непосредственно или опосредованно связанные с политической (государственной) властью (Козырев 2008: 13).

К видам социально-политических конфликтов относятся международные, внутригосударственные и локальные. Интерес для нашего исследования, очевидно, представляют внутригосударственные конфликты.

Отличие внутригосударственного социально-политического конфликта от собственно политического, по утверждению Геннадия Козырева, состоит в том, что

в его задачи не входит захват и удержание власти, по крайней мере, со стороны социальных субъектов. Власть (государственные органы, должностные лица) здесь рассматривается лишь как причина возникших социальных проблем и/или как способ (средство) для достижения желаемых социальных целей. Следовательно, объектом (предметом) социальнополитического конфликта является не власть как таковая (или не только власть), а конкретные социальные проблемы, для решения которых и возникают политические отношения – отношения по поводу их эффективности и/или легитимности (Козырев 2008: 13).

«Язык вражды» как объект изучения представляет собой достаточно новое явление в мировой гуманитаристике (Василенко 2019), в связи с чем его, как правило, не причисляют к формам конфликта (ср., однако, (Хроменков 2016)). Так, например, Андрей Зайцев, помимо сложных форм борьбы, а именно протеста, бунта, революции и войны, выделяет четыре простые формы: бойкот, саботаж, травлю (преследование), физическую и – что важно для нашего исследования – словесную агрессию (Зайцев 2001: 117–118).

Вербальная агрессия, по замечанию автора, представляет собой форму конфликта, которая

состоит в выдвижении обвинений, оскорблениях, распространении сплетен, неблагоприятных оценок и мнений с целью дискредитации противника в глазах общественного мнения. Все это может проводиться открыто, например, в форме «черной пропаганды» или исподтишка при помощи слухов и сплетен. Чаще всего то и другое используется одновременно (Зайцев 2001: 117).

Такое определение словесной агрессии в целом соотносится с нашим пониманием «языка вражды» как совокупности языковых средств, выражающих негативное отношение говорящего к адресату как представителю определенной социальной группы или к социальной группе как таковой. Однако подчеркнем, что в исследовании речь идет именно о «языке вражды», а не о вербальной агрессии, по двум причинам, изложенным ниже.

1) В узком смысле речевая агрессия рассматривается как речевой акт, замещающий агрессивное физическое действие (Басовская 2004: 257), как специфическая форма речевого поведения, мотивированная агрессивным состоянием говорящего (Дзялошинский 2002: 106), однако агрессивное поведение

может проистекать из чувства враждебности, мотивироваться им, но само этим чувством не является. Враждебность еще не есть агрессия […] (Ильин 2009: 255).

Таким образом, враждебное отношение к адресату не обязательно проявляется в агрессивном поведении, в том числе речевом: оно может принимать более «мягкие» формы.

2) Субъектом и объектом речевой агрессии может выступать человек или группа людей безотносительно их принадлежности к какой-либо социальной группе, в то время как «язык вражды» всегда направлен на определенную социальную группу и базируется на универсальной семиотической оппозиции свой – чужой (ингруппа – аутгруппа).

Соотношение «языка вражды» и речевой агрессии в нашем понимании представлено на илл. 3. (Ср. подход в (Kuße 2019: 22–23; Куссе 2019: 36–37), при котором «язык вражды» рассматривается одна из форм речевой агрессии).

Илл. 3: Соотношение «языка вражды» и речевой агрессии