Скрещения судеб: Literarische und kulturelle Beziehungen zwischen Russland und dem Westen

| 11 →

Vorwort

Die vorliegende Festschrift, Fedor B. Poljakov zum 60. Geburtstag gewidmet, vereinigt wie der Jubilar selbst in seiner Person slawische und westliche Forschungstraditionen und dokumentiert in ihren einzelnen Beiträgen die von ihm verkörperten Traditionen, Werte und Anliegen. Verfasst von Freunden und Kollegen rund um den Globus zeigen diese aber auch die wissenschaftliche Breite und Fülle der Arbeitsfelder des Gelehrten auf. Anders als bei jenen Russisten, die sich ausschließlich mit dem 19. und 20. Jahrhundert, wenn nicht nur mit ausgewählten Episoden des 20. Jahrhunderts, beschäftigen, ist Fedor Poljakov nämlich einer umfassenden humanistischen Auffassung von der Slawistik verpflichtet. Er ist damit einer der wenigen Vertreter der ostslawischen Philologie, der in der Lage ist, altostslawische und altrussische Literaturen im Kontext des mittelalterlichen byzantinischen Schrifttums und neuere russische Literatur empirisch und epochenübergreifend miteinander zu verbinden.

Geboren 1959 in Moskau, studierte der Jubilar von 1976 bis zu seiner Ausreise in die Bundesrepublik Deutschland 1981 an der Philologischen Fakultät der Moskauer Staatlichen Lomonosov-Universität Klassische Philologie sowie bei Boris A. Uspenskij und Nikita I. Tolstoj Russistik. Im Anschluss war er zunächst wissenschaftlicher Mitarbeiter von Fairy von Lilienfeld am Lehrstuhl für Theologie und Geschichte des christlichen Ostens des Instituts für Slawistik der Universität Erlangen, sodann in der Abteilung Byzantinistik des Instituts für Altertumskunde der Universität Köln, an der er 1985 bei Reinhold Merkelbach im Fach Klassische Philologie promovierte. Ein Habilitationsstipendium der Fritz Thyssen Stiftung und ein Visiting Scholarship der Universität Oxford begleiteten Poljakovs Weg zur Habilitation im Fach Slawische Philologie an der Universität Trier im Jahr 1992. In den Folgejahren übernahm der Privatdozent Lehrstuhlvertretungen an den Universitäten Konstanz, Würzburg und Wien, konnte in drei Auswahlverfahren Listenplätze erreichen und erhielt eine Heisenberg-Professur der Deutschen Forschungsgemeinschaft an der Universität München sowie ein Forschungsstipendium der Alexander S. Onassis Stiftung. Von 2001 bis 2003 war er Mitarbeiter der Balkan-Kommission der Österreichischen Akademie der Wissenschaften, darüber hinaus hatte er an der Universität Wien Lehraufträge und Gastprofessuren für Russische Literatur, bis er schließlich von Rektor Georg Winckler mit September 2005 als Universitätsprofessor für ostslawische Literaturen an die Philologisch-Kulturwissenschaftliche Fakultät der Universität Wien berufen wurde. ← 11 | 12 →

Poljakovs Forschung ist seit ihren Anfängen europäisch ausgerichtet und dem interdisziplinären Dialog verschrieben. Charakteristisch ist dabei die bereits erwähnte wissenschaftliche Breite seiner Forschung und Lehre, die schwerpunktmäßig von der altostslawischen Literatur und Mediävistik und damit auch der Rezeption des byzantinischen Erbes in Russland über die Literatur des russischen und ukrainischen Barock bis hin zur klassischen sowie modernen Literatur reicht. Dabei behandelt er auch Fragen der russischen Kultur- und Geistesgeschichte wie jene der kulturellen und religiösen Identität im 20. Jahrhundert genauso wie Aspekte der Isolation, Interaktion und Integration der russischen Exilliteratur im Kontext europäischer Kulturen und der damit verbundenen literarischen Wechselbeziehungen und Übersetzungsversuche.

Kennzeichnend für seine Forschung ist die systematische Erweiterung der Quellengrundlage der ostslawischen Kulturen. Der Jubilar ist ein ausgezeichneter Kenner der im Fach maßgebenden Handschriftensammlungen und Archive. Mit exzellenten Texteditionen, aber auch mehreren Arbeiten zu Lev Kobylinskij-Ėllis und anderen russischen Symbolisten gelang es ihm, die Forschung zu den ostslawischen Literaturen in den letzten Jahren erheblich zu bereichern und wiederentdeckte Quellen in die Diskussion einzubringen: Schriften von Dichtern, Schriftstellern, Übersetzern, Wissenschaftlern und Philosophen, die das Blickfeld nicht nur der internationalen Russistik erheblich erweitern.

Beredtes Zeugnis von diesen Aktivitäten legt in den vergangenen Jahren die vom Jubilar betreute Reihe Русская культура в Европе | Russian Culture in Europe ab, die in Sammelbänden und Monographien ein breites Spektrum des sprachlichen, religiösen, kulturellen und literarischen Lebens der russischen Gesellschaft im Europa des 18. bis 20. Jahrhunderts präsentiert und bereits vierzehn Bände umfasst. Hervorzuheben ist in diesem Kontext ebenso die inhaltliche Neuausrichtung der von ihm mitherausgegebenen Zeitschrift Wiener Slavistisches Jahrbuch | Vienna Slavic Yearbook mit innovativen Artikeln und neuen Materialien.

Die internationale Anerkennung von Poljakovs Bemühungen wird nicht nur an der langjährigen Unterstützung durch die niederländische A.A. Bredius Stiftung in den Niederlanden deutlich, sondern auch bei von ihm organisierten internationalen Symposien, bei zahlreichen Gastvorträgen quer durch Europa und in Übersee sowie in seiner Rolle als Gastgeber für viele berühmte Fachkollegen aus der ganzen Welt. Diese Aktivitäten bestätigen gleichermaßen seine Qualitäten als Wissenschaftler, Vortragender und Lehrer wie auch sein großes Organisations- und Kommunikationstalent.

Rund vierzig Jahre Forschung und sechzig Lebensjahre mögen ein guter Grund sein innezuhalten und das bereits vorliegende Opus dankbar zu betrachten. Der ← 12 | 13 → Blick zurück soll jedoch zugleich den Blick nach vorn beflügeln. So sei diese Festgabe im wahren Sinne ein liber amicorum und somit als Versuch gedacht, dem Jubilar auf diesem Weg nicht nur die ihm gebührende Anerkennung und Wertschätzung angedeihen zu lassen, sondern ihn gleichzeitig zu weiteren Aktivitäten und Publikationen zu ermuntern.

Εἰς πολλὰ ἔτη, ad multos et faustissmos annos!

Die Herausgeber

| 15 →

The Ladder of Royal Succession: How the Moscow Metropolitans Reconfigured Kievan Princely History

Gail Lenhoff

University of California, Los Angeles

Among the tropes associated with the legacy of Kiev’s Golden Age is the ladder of succession. Sergei Solov’ev’s foundational history of Russia sets forth the idea that the Riurikid princes themselves conceptualized the order of succession to the Kievan throne as an ascending ladder. He cites the metaphor from a medieval chronicle, which he “translates” into contemporary Russian: «Как прадеды наши лествицею восходили на великое княжение киевское, так и нам должно достигать его лествичным восхождением».¹

Vasilii Kliuchevskii parses the ladder trope in his eloquent lectures on Russian history. «Все наличные князья по степени старшинства составляли одну генеалогическую лествицу. Точно так же вся Русская земля представляла лествицу областей по степени их значения и доходности. Порядок княжеского владения основывался на точном соответствии ступеней обеих этих лествиц, генеалогической и территориальной, лествицы лиц и лествицы областей. На верху лествицы стоял старший из наличных князей, великий князь киевский».²

George Vernadsky offers a variation on the theme, mixing the tropes of the ladder and the genealogical tree: “The right to rule Russia was considered the prerogative not of any single prince, however mighty, but of the house of Riurik as a whole. Each member of the house was entitled to a share in the common patrimony and thrones of single principalities were distributed among the princes according to the place of each on the genealogical tree <…> ← 15 | 16 →

The death of any prince affected those who held lesser cities and the death of the prince of Kiev affected them all, being the signal of a general redistribution of thrones, each prince moving one step up the political ladder.”3

Although the ladder system is never described in any surviving medieval source and there are differing theories of how it actually worked, the trope is still favored by many scholars as a felicitous metaphor for lateral succession.⁴ A few caution that the trope is anachronistic and, inevitably, imprecise. Most recently, Kira Gvozdenko and Anton Gorskii’s study of fifty-nine cases concludes that Kievan princes received thrones predominantly on grounds of genealogical seniority (старшинство, 28 instances), but also through inheritance (отчина, 14 instances) and not infrequently through force (17 instances). Their updated review of the secondary literature pointedly notes that no Kievan text uses the term “ladder” for the succession.⁵

The essay to follow analyzes the meaning of the ladder trope in the medieval Russian writings where it was actually deployed. I take as my point of departure Hayden White’s premise that there are four principal modes of historical consciousness comprising what he characterized as the “metahistorical basis of every historical work”: Metaphor, Synecdoche, Metonymy and Irony.⁶ White’s corpus – writings reflecting the historical thinking of Hegel, Marx, Nietzsche, and Croce – articulates highly complex philosophical systems of thought which, he argues persuasively, are inseparable from philosophies of language. My corpus consists of two compendia that played a pivotal role in the development of medieval Russian historical discourse and the dissemination of legends central to Russian national identity: the Nikon Chronicle and the Stepennaia kniga tsаrskogo rodosloviia. Both were written in the scriptorium of the Moscow metropolitans at the Chudov Monastery in the Kremlin during the respective reigns of Vasilii III (1505–1533) and Ivan IV (1533–1584). I will attempt to show how each work ascribes a distinct metahistorical subtext to the ladder trope. ← 16 | 17 →

The annalistic compilation known as the Nikon Chronicle, which derives its name from a copy belonging to Patriarch Nikon, was prepared in the 1520s under the supervision of Metropolitan Daniil (1522–1539).7 It promotes the ideology of the Moscow grand princes descended from Alexander Nevskii’s son Daniil (Даниловичи), who were not entitled to rule Kiev by any pre-Muscovite succession system, and the metropolitans who defended – and profited from – their legitimacy. Nikon chronicle writers do not simply reproduce accounts of events recorded in earlier chronicles, but substantially rework them. Signature embellishments include ideologically colored titles, epithets, descriptions of what should have happened, speeches interpreting the significance of a historical figure or event and extended religious narratives that affirm the divine right of the Moscow princely line to rule. Accordingly, the accounts of Kievan history in this chronicle, while sometimes preserving important information accessible in no other surviving sources, often reflect anachronistic Muscovite protocols and themes.

The image of ascending to the Kievan throne according to a ladder first appears in the Nikon Chronicle entry for the year 6704 (1196).⁸ The entry reconstructs an episode in the long-standing feud between the descendants of Vladimir Monomakh (Мономашичи) and the descendants of Oleg Vsevolodovich of Chernigov (Ольговичи) who both claimed the right to rule Kiev. Two earlier annalistic compilations provide more reliable information on this conflict. One, the Suzdalian continuation of the Laurentian Chronicle, notes laconically that, in 1194 following the death of Kievan Grand Prince Sviatoslav Vsevolodovich (a descendant of the Chernigov princes), the grand Prince of Vladimir Vsevolod Iur’evich “Bol’shoe Gnezdo” (a descendant of Vladimir Monomakh) placed his kinsman Riurik Rostislavovich on the Kievan throne.⁹ The source for the Nikon Chronicle entry is a more detailed account in the Hypatian Chronicle, representing an ancient Kievan compilation, which portrays the clashes between the two feuding dynastic lines as follows:

The Nikon Chronicle version of the afore-cited account reads as follows:

Comparison of the Kievan source and its Muscovite reworking reveals distinct literary and ideological differences. The Hypatian chronicler assumes that its readers will be familiar with the actors and the events: the feuding princes are identified by their first names without patronymics or titles and by their dynastic line as «Мономашичи» or «Ольговичи». The men sent by the grand prince of Vladimir, who trace their lineage to Vladimir Monomakh, collectively justify their kinsman’s right to the Kievan throne by asserting that Iaroslav the Wise allocated domains to each dynastic line. They falsely imply that Iaroslav assigned Kiev to the Мономашичи and falsely identify the River Dnepr’ as the boundary line. No surviving version of Iaroslav’s testament contains either claim.12 Their rivals collectively assert the rights of all Riurikid princes to compete for the throne. Although the Chernigov princes invoke God’s will, the exclamation («Аж по вас – кому Бог дасть!») hardly expresses submission to a divine plan. The chronicler’s concluding observation («и бывъши межи има распрѣ мнозѣ и рѣчи велицѣ и не оуладиша») interprets the phrase as a defiant assertion that among the descendants of Riurik might is still right. ← 19 | 20 →

The Nikon Chronicle version of this entry, in contrast, adds full titles for each prince and substantially alters the exchanges between the opposing parties. Chernigov Prince Iaroslav Vsevolodovich speaks for his kinsmen. He introduces the trope of the ascending ladder of succession, not as any kind of principle or system, but as a metahistorical image of divine justice, implicitly equated with the ladder ascending to heaven which Jacob sees in a dream (Genesis 28). Iaroslav warns that princes who attempt to violate God’s will by seizing the throne out of turn will be punished for their sins. The poetic trope of ascending to the throne as on a ladder and the invocation of God’s will by Prince Iaroslav are clearly represented as ironic: Iaroslav promises to accept Riurik as prince of Kiev, but violates his promise during Great Lent of the following year.13 The contrast between the Chernigov prince’s pious speech and his ruthless disregard for his word is heightened by the unctuous courtly terms of respect in which Iaroslav addresses his rivals.

A second Muscovite compilation expands the ladder trope into an overarching metaphor for a metahistorical view of collateral (father to son) succession. The Stepennaia kniga tsarskogo rodosloviia (hereafter, The Book of Degrees) was prepared between 1556 and 1563 during Makarii’s tenure as metropolitan. Source and handwriting analysis confirm that the project was directed by Andrei, priest of the Kremlin Annunciation Cathedral (confessor to Ivan IV, consecrated Metropolitan Afanasii in 1564). The writers copied and reworked extensive passages from the Nikon Chronicle, their primary source, together with passages from other annalistic histories and religious texts (original and translated saints’ lives, monastic readings, prayers and hymns).

A newly composed preface to The Book of Degrees begins with an elaborate conceit that introduces the work’s signature topoi and articulates two intertwined metahistorical premises – that there is a single royal dynasty, whose members ascend to the throne on a divinely ordained ladder, and that the goal of history is salvation:

The image of a ladder that ascends to heaven, rather than to the most powerful earthly throne, evokes the subtext of Jacob’s dream, implicit in the Nikon Chronicle entry. Especially significant for the Muscovite writers are the promises of the Lord, who appears at the top of the ladder, that the house of Jacob will flourish and multiply and that his descendants will receive the lands where Jacob slept. In the context of The Book of Degrees the ladder equates the succession of princes descended from Daniil Aleksandrovich (from whom Ivan IV traced his descent) with a divinely ordained ascent. Vladimir I and Ivan IV are explicitly compared to the Old Testament prophet Moses, and other Moscow princes to the Old Testament kings Solomon and David. Moscow is identified as a new Jerusalem. The Muscovite conquest of Kazan’ in 1552, extensively recounted in the book’s closing chapter, is prefigured in the Israelites’ recovery of the lands promised by the Lord to Jacob.

A second explicit subtext is St. John Climacus’s seventh-century Greek treatise, entitled The Ladder of Divine Ascent (translated in Church Slavic as «Лествица»), which contains thirty discourses on the steps to a monk’s salvation. Step One addresses those who are ready to renounce the world, to engage in the “good fight” and the “spiritual contest” for the sake of the future kingdom.¹⁵ Step Thirty speaks ← 21 | 22 → of achieving the union of three supreme virtues – faith, hope and love – which allow the monk to see God, as Jacob did, at the summit of a ladder reaching to heaven.16 The Ladder of Divine Ascent was widely cited in Muscovite religious texts, most prominently in Iosif Volotskii’s influential Rule, and in Tsar Ivan IV’s correspondence. The writers of The Book of Degrees equate the progression of Daniilovich princes to the senior throne, now Moscow, with the spiritual progression of a monk who strives to unite with God. The deeds of each successive ruler are characterized as ascetic labors (подвиги) on the path to godliness and salvation.

Muscovite political theology, articulated in the preface through the trope of the ladder and accompanying tropes (the garden of paradise, the family tree), dictates the book’s distinctive structure. In contrast to annalistic histories, which record significant events of each year in chronological succession, The Book of Degrees presents its history in seventeen chapters called “steps” («степени») or “facets” («грани»). A table of contents, which serves as a finding aid to locate a particular chapter or theme, also calls the ladder progression to the reader’s attention. The generations of the Riurikid princes, beginning with Vladimir I and ending with Ivan IV, are represented as a single ascending genealogical line rather than as the descendants of families with separate domains. Each step features a grand prince who was a direct ancestor of Ivan IV with one notable exception: Daniil Aleksandrovich, who was not a grand prince, but is identified as the founder of the Moscow princely line. The beginning of each step describes the place of the given prince in the royal genealogy and gives a short eulogy of his Christian virtues.

Not all princes who held senior thrones are included in The Book of Degrees. The book’s metahistorical vision determines the identification of the prince represented as senior in any given step, the treatment of princes from competing lines in a given segment of time, and the allotment of narrative space. A forty-eight page eulogistic biography of the holy princess Ol’ga, who is portrayed as a forerunner of the Daniilovich line, precedes the table of contents.¹⁷ Step One, which features Grand Prince Vladimir I, the baptizer of Rus’ and conqueror of promised lands, comprises 161 pages.¹⁸ Step Two, featuring Iaroslav the Wise, offers only a seven-page summary praising him as a worthy heir to his father and a lover of books.¹⁹ Nothing is said of the internecine conflicts between Iaroslav and his brothers for the Kievan throne or the period of Iaroslav’s co-rulership with his brother Mstislav (1024–1036). The account of Iaroslav’s passing represents ← 22 | 23 → his guidelines for the succession (italicized) as follows: «Богомудрыи же Ярославъ сице вседушно подвизася о утвержении православиа, яко же и святыи отець его Владимиръ, и тако богоугодно поживе и старости маститы достиже, и болѣзновати нача, и разряди грады дръжавы своея въ обладание сыновомъ своимъ».20 The Book of Degrees, thus, smooths over the earliest recorded testament of Iaroslav on the lateral allocation of thrones by genealogical seniority («не преступати предѣла братия, ни сгонити»²¹) so that it will not conflict with collateral succession, from father to son, the dominant practice of the Moscow princes.

Several steps feature princes retrospectively identified as forebears of Ivan IV who were not entitled to hold the highest throne by the “ladder” order. Step Four features Vladimir Monomakh, who was actually picked by the populace in place of the senior prince in line for the throne.²² Step Five features the Moscow prince Iurii Dolgorukii, the seventh son of Vladimir Monomakh, who ruled Kiev for 8 days and 2 years.²³ Step Six features Vsevolod “Bol’shoe Gnezdo,” the youngest of 9 sons who allocated the grand princely throne to the junior prince Iurii instead of Konstantin, his oldest son and triggered a new round of internecine wars.²⁴ To justify allocating thrones to these princes, who were not senior members of the royal genealogy, The Book of Degrees cites Psalm 151, included in the Orthodox Psalter (based on the Greek translation rather than the Hebrew text): “I was the smallest among my brothers, and the youngest in the house of my father <…> My brethren were big and good, yet the Lord took not pleasure in them. I went forth to meet the alien, and he cursed me by his idols. But I drew his own sword and beheaded him, and took away the reproach from the sons of Israel.” The events from the Nikon chronicle entry for 1195/96, which depicts the Мономашичи as one of several feuding clans and thus would conflict with the premise of a single divinely ordained royal line, are not incorporated in Step Six.²⁵

It is instructive to compare the application of the divine ladder and garden tropes to the Daniilovich family tree in The Book of Degrees to portrayals of ← 23 | 24 → Moscow princely descent in political documents composed around the same time with distinctly different ideological agendas. The opening chapter of the Sovereign’s Genealogy (Государев родословец), drafted in 1555 by the state secretary Ivan Elizarov as a guide for resolving disputes over competing families’ rights to prestigious court positions and military commands occupied by their ancestors (according to the system of precedence known as местничество), highlights the myth of Ivan IV’s descent from the Roman emperor Augustus Caesar.26 Muscovite diplomats sent to Poland/Lithuania in 1555 and 1556 were instructed to cite the mythical claim that Vladimir I was crowned as the first Russian tsar by the Byzantine emperor and patriarch, thus confirming Ivan IV’s imperial status and validating his claims to Western territories allegedly conquered by his ancestor.²⁷

Close reading shows each of the two influential medieval works examined in this essay imbues the ladder trope with a metahistorical vision conveying strong, but distinctive political connotations. In the Nikon Chronicle, the ladder stands as an emblem of a divinely ordained succession by lateral genealogical seniority abused by some princes (stigmatized as sinners) competing for the Kievan throne with disastrous consequences. In The Book of Degrees, the ladder trope affirms the divinely ordained patrilineal succession of the Moscow princes, represented as continuing the Kievan order. Consistent with the typological interpretation of New Testament events as realizing the promise of grace foreshadowed in the Old Testament, the metropolitan’s historians portray Ivan IV’s reign over the Moscow Tsardom as realizing the promise of salvation foreshadowed when Kievan grand prince Vladimir I “enlightened” his people through baptism.

1 Sergei Solov’ev. Istoriia Rossii s drevneishikh vremen. Vol. I (Moscow: Izd. sotsial’no-ekonomicheskoi literatury, 1962), p. 347.

2 Vasilii Kliuchevskii, “Kurs russkoi istorii,” Sobranie sochinenii v deviati tomakh. Vol. I, part I (Moscow: Mysl’, 1987), p. 185 (lecture XI).

3 George Vernadsky. Kievan Russia (New Haven: Yale University Press, 1948), pp. 179–180.

4 For a cogent discussion of the issues and overview of the scholarship to 1996, see: Janet Martin. Medieval Russian, 980–1584. 2d ed. (New York: Cambridge University Press, 2007), pp. 29–39, 420–424.

5 Kira Gvozdenko, Anton Gorskii, “O poriadke nasledovaniia kniazheskoi vlasti v Drevnei Rusi,” Rossiiskaia Istoriia, 2017, №6, p. 1, footnote 1. Cited from https://www.academia.edu/.

6 Hayden White. The Historical Imagination in Nineteenth-Century Europe (Baltimore: John Hopkins University Press, 1973), pp. xi–xii and passim.

7 Boris M. Kloss. Nikonovskii svod i russkie letopisi XVI–XVII vekov (Moscow: Nauka, 1980), pp. 96–103.

8 Polnoe sobranie russkikh letopisei (hereafter PSRL). Vol. 10. Nikonovskaia letopis’ (Moscow: Izd. vostochnoi literatury, 1965), p. 26. As often happens, the date is imprecise (see below).

9 PSRL. Vol. 1, vypusk 2. Lavrent’evskaia letopis’ (Moscow: Izd. vostochnoi literatury, 1962), col. 412 (6703).

10 PSRL. Vol. 2. Ipat’evskaia letopis’ (Moscow: Izd. vostochnoi literatury, 1962), cols. 688–689 (6703).

11 PSRL. Vol. 10. Nikonovskaia letopis’, p. 26.

12 PSRL. Vol. 1. Lavrent’evskaia letopis’, col. 161. Essentially the same wording is given in the Hypatian and Novgorodian chronicles: Ipat’evskaia letopis’, col. 150; Novgorodskaia pervaia letopis’ starshego i mladshego izvodov (Moscow – Leningrad: Izd. Akademii nauk, 1950), p. 182. At the Conference of Liubech in 1097, it was decided that Iaroslav’s grandsons should receive the same domains that their fathers received in 1054. Vladimir Monomakh received Pereiaslavl’ which had been allotted to his father, Vsevolod (Lavrent’evskaia letopis’, col. 256–257). In 1113, he was elevated by popular acclaim to the throne of Kiev.

13 Nikonovskaia letopis’, p. 27. The Hypatian Chronicle also reports that Iaroslav broke his oath during Lent of the following year, but does not portray this as ironic.

14 Stepennaia kniga tsarskogo rodisloviia po drevneishim spiskam. Teksty i kommentarii. V trekh tomakh, ed. N.N. Pokrovskii and G.D. Lenkhoff. Vol. 1 (Moscow: Iazyki slavianskikh kul’tur, 2007), p. 148.

15 St. John Climacus. The Ladder of Divine Ascent, tr. Lazarus Moore (Boston: Holy Transfiguration Monastery, 1978), p. 6 (1, 9).

16 Ibid., pp. 221, 225.

17 Stepennaia kniga tsarskogo rodosloviia. Vol. 1, pp. 149–196.

18 Ibid., pp. 218–378.

19 Ibid., pp. 379–385.

20 Ibid., p. 384.

21 See note 14 above.

22 Stepennaia kniga tsarskogo rodosloviia. Vol. 1, pp. 402–411.

23 Ibid., pp. 412–417.

24 Ibid., pp. 448–449.

25 The writers laconically note that Riurik Rostislavich was given the Kievan throne by the Vladimir Grand Prince Vsevolod Iur’evich, but no date is given and the dispute with Prince Iaroslav over the right to the throne is not mentioned. Stepennaia kniga tsarskogo rodisloviia. Vol. 1, p. 481.

26 Nikolai Likhachev. Razriadnye d’iaki XVI veka (St. Petersburg: Tip. V.S. Balashova, 1888), pp. 349–377, 415–416.

27 Mikhail Diakonov. Vlast’ moskovskikh gosudarei. Ocherki iz istorii politicheskikh idei Drevnei Rusi (St. Petersburg: Tip. I.N. Skorokhodova, 1889), pp. 140–142. For additional context, see Gail Lenhoff, “Politics and Form in the Stepennaia Kniga,” The Book of Royal Degrees and the Genesis of Russian Historical Consciousness (Bloomington, IN.: Slavica, 2011), pp. 157–174.

| 25 →

Представления о славянах в Православной Славии на пороге Нового времени

(на материале «Славяносербских хроник» Дж. Бранковича)

Anna Kretschmer

Universität Wien

Еще в 1976 г. в своей статье «Старинные представления о народно-языковой базе древнеславянского литературного языка (XVI–XVII вв.)» Н.И. Толстой писал о важности текстового корпуса Православной Славии как источника сведений о ее «нравах, представлениях и институциях», о ее миросозерцании – столь отличном как от западно-европейского, так и от Славии неправославной.¹ Его работа посвящена преимущественно вопросам восприятия языковой ситуации Православной Славии и ее доминанты – церковнославянского как общего языка общей же ее письменной, цивилизационной, христианской культуры. Но она содержит и весьма важные замечания о специфике самовосприятия православного славянина прошлого. Несколько позже, в 1993 г. В.Н. Топоров публикует свою блестящую студию – зарисовку-реконструкцию видения мира человеком Московской Руси предпетровского времени – «Московские люди XVII в. (к злобе дня)».² И здесь текстовый корпус старой Православной Славии рассматривается как исключительно значимый источник для реконструкции сознания ее социума.

В рамках этой нашей работы мы не станем заниматься самой концепцией единого и удивительно стабильного во времени и пространстве культурного ареала Православной Славии – концепцией, созданной двумя великанами исторической славистики, Н.И. Толстым и Рикардо Пиккио. Не станем заниматься и т. н. диглоссией в понимании Ч. Фергюсона³ и Б.А. ← 25 | 26 → Успенского4 как доминантой языковой ситуации этого ареала, ни научной дискуссией, вызванной обеими этими концепциями (как и положениями А.В. Исаченко),⁵ все еще не завершенной. Скажем лишь, что наши исследования показывают их состоятельность и доказательность – для исследуемого нами материала. Это (в обратном хронологическом порядке):

В данной работе будет представлен материал «Славяносербских хроник» Бранковича. Прежде, чем перейти к его презентации, изложим несколько центральных, на наш взгляд, методологических положений – именно методологический аспект такого рода исследований, посвященных реконструкции сознания (языкового – и не только) данной эпохи, данного региона Православной Славии, реконструкции их микро- и макромира, практически неразработан. Нами в ряде работ были представлены возможные модели для такого рода иследований,⁶ в основе которых наше убеждение в ← 26 | 27 → том, что относительно надежные сведения о сознании и миросозерцании прошлого можно получить только с привлечением текстового материала исследуемых эпох. Это поможет избежать одной из главных, на наш взгляд, проблем при такого рода реконструкции, а именно некритического и механического переноса наших представлений и нашего видения мира на прошлое.

Реконструкция на начальном этапе оперирует методом синхронных срезов. Здесь это – конечная фаза Православной Славии и начало перехода к культурной парадигме европейского Нового времени. Результаты наших исследований указывают на значительную внутреннюю дифференциацию Православной Славии в этот период, не нарушающую, впрочем, принципиальной ее гомогенности. Тем не менее, исследования следует проводить раздельно и по регионам, сравнивая затем полученные данные.

«Славяносербские хроники», созданные Джорджем Бранковичем на рубеже XVII–XVIII вв. (автор их умер в конце 1711 г.) – огромная рукопись в 5 томов, общим объемом более 2500 страниц.7 «Хроники» следует, видимо, считать первым сербским историографическим трудом Нового времени и образцом для такого рода работ славяносербского периода (2-й пол. XVIII – 1-ой пол. XIX вв.). Одновременно в «Хрониках» достаточно заметны еще черты историографии старой Православной Славии, что вполне согласуется с положением А.А. Алексеева о том, что в начале новых отрезков истории стоят те же люди, что и в конце предыдущих,⁸ т. е. с принципиальной последовательностью, поступательностью развития – исторического, культурного, языкового. «Хроники» заслуживают особого интереса еще и потому, что из этого периода, конца XVII и первых десятилетий XVIII века, сохранилось ← 27 | 28 → очень мало памятников светской сербской письменности и наши знания о культурно-языковой ситуации этой эпохи здесь весьма условны.

Разработанная нами модель реконструкции мировоззрения и языкового сознания и поведения прошлого оперирует как языковыми, так и внеязыковыми параметрами. Одним из них является личность автора со всеми его характеристиками, как то: происхождение, образование, языковая установка, интенциональность и т. п. Попробуем кратко охарактеризвать автора «Хроник».9 Джордже Бранкович был отпрыском старой и известной семьи из среды т. н. трансильванских сербов. Дядя его и старший брат имели в сербской православной церкви владычный сан, брат активно занимался и политической деятельностью. Он был фактически воспитателем младшего брата, поскольку родители их рано умерли. Оба брата получили прекрасное по тому времени образование – как традиционное для Православной Славии, так и европейское. Джордже владел несколькими иностранными языками – турецким, румынским, венгерским, немецким, а также латынью и греческим, и, конечно же, церковнославянским. Уже в неполные 16 лет он поступает на трансильванскую дипломатическую службу при Высокой Порте. Далеко продвинувшийся и на военной службе, получивший австрийские титулы сначала барона, а затем и графа, Джордже Бранкович пользовался широкой известностью и авторитетом в среде сербского населения империи Габсбургов. Активное участие в политике и попытка заявить свои права на сербский трон (как потомок старой деспотской династии Бранковичей – которым он, судя по всему, не был) привели к его опале при дворе австрийского императора Леопольда I. Последние годы жизни, с начала 1690-х гг., он провел поэтому под домашним арестом, сначала в Вене, затем был переведен на окраину империи в Егер (сегодня Хеб на западе Чехии), видимо, во избежание его влияния на сербских подданных империи. Здесь, в Хебе, и были созданы «Славяносербские хроники», охватывающие период от первых веков христианства и истории Византии и до конца XVII в. В центре внимания первых книг «Хроник» – сербская история, но подается она (безусловно, осознанно и намеренно) на общеевропейском историческом фоне. Особое внимание уделяется соседям сербов и значимым для сербской истории регионам – Византии, Болгарии, Венгрии, ← 28 | 29 → Молдавии, Валахии, позднее – соответственно Османскому государству и империи Габсбургов. Таким же осознанным приемом автора следует признать и общеславянский фон «Хроник» – идея общности славян играла в мировоззрении Бранковича очень значимую роль.

Бранкович являлся носителем как культуры старой Православной Славии, так и современной ему Западной Европы (придавая, однако, византийской истории и источникам бóльшую значимость, чем это было принято на Западе). Сосуществование различных культурных моделей заметно и в его историографической концепции: в «Хрониках» легко можно найти следы старой летописной традиции православных славян, но одновременно автор их предстает перед нами как европейский историограф, свое изложение постоянно подкрепляющий цитатами и ссылками на авторитетные источники. Диапазон используемой им литературы весьма широк – от Геродота и Птолемея до почти современных ему европейских историков. Осознание же им своей принадлежности к православному славянству отражается в активном обращении к византийским источникам и к Писанию.

Западноевропейскую составляющую в его труде все же следует признать доминантной. К основным ее признакам можно отнести четко прослеживаемую установку на научность труда – в языке, стиле, как и в уже упомянутых постоянных ссылках на многочисленные источники – с указанием тома, главы и страниц. Есть основания полагать, что далеко не все эти источники Бранкович действительно держал в руках, многие он, видимо, приводит по другим источникам. Да и в целом «Хроники» в высокой степени компилятивны – что не умаляет, однако, ценности их ни для нас, ни в глазах самого Бранковича и его современников – компиляция была для европейской историографии до Нового времени признанным методом работы.10

Кáк автор «Хроник», образованный серб, живший на рубеже XVII–XVIII вв. на стыке старой Православной Славии и Западной Европы, представлял себе и своим читателям – довольно систематично – картину происхождения славян, их языков и этнонимов, убедительно показывают приводимые ниже фрагменты первых книг «Хроник». К теме происхождения и древней истории славян автор «Хроник» обращается уже в начале первой их книги, отводя ей почти 50 страниц (т. е. около четверти всего ее объема). Приводим ← 29 | 30 → данный фрагмент почти полностью, как и следующий, тоже достаточно крупный, посвященный древней истории славян.11

(I/8–12) Начинаем рассказ о различных славянских народах, чьими наследниками являются славяносербские деспоты. Мартин Кромер¹² в своем историческом труде так свидетельствует об этом: „Имя славяне или славные до времен императора Юстиниана¹³ не было известно ни греческим, ни римским авторам”. Первым, известным мне <автором>, упоминающим славян, является Прокопий Кесарийский,¹⁴ писавший о готских войнах этого же императора Юстиниана в лето господне 538 <…> И Бьондо Флавие из Форли,¹⁵ более 100 лет назад описавший историю периода после упадка Римской империи, когда ← 30 | 31 → пишет о времени правления императоров Аркадия16 и Гонория,¹⁷ упоминает славян и то, что они впоследствии расширили свои земли, завоевав у римских императоров Мизию, Дакию, Паннонию, Дарданию, Либурнию, Далмацию, Иллирию, Истрию и некоторые другие государства на севере, как, например, Македонию, Фракию, Эпир, Грецию – и Италию, и разорили их.

Особенно сильно они, по свидетельству Иордана,¹⁸ готского историка, разорили земли Рима, не пощадив и Германии. Со временем они так расширили свои территории, что заняли почти половину Европы и часть Азии. В этом славянском народе есть и доныне особенно великие и сильные – те, кого называют русы, волыны, москвы, болгары, роксоланы, как и фракийцы, сербы, бошняки, карантанцы, хорваты и те, кто владеет Далмацией, Иллирией, Истрией и Венгрией и горами. Им особенно соответствует имя славян или славных. Есть и такие, которые проживают на море и на островах, их называют вендами, а греки называют их энетами – по свидетельству Аполлония¹⁹ и Ливия.²⁰ Некоторые считают, что они пришли из Савроматии, другие – из Пафлагонии. Проходя через Ливонию и Пруссию, они захватили территории вандалов и там поселились – те, кого называют венедами или энетами. О них обо всех пишет в своей «Славянской Хронике» Гельмольд.²¹ Тех же, кто живет у Немецкого океана, на реках Саале и Эльбе, оставшихся и по сей день славянами, немцы называют винды или венды. О разных их разделениях, именах и народах сообщает Видукинд.²²

<…> Чехи, лужичане, моравляне, кашубы, поморяне, мазовляне, силезцы и ляхи – все эти народы, хотя диалекты их и различаются до определенной степени, все же имеют единый славянский язык. И обычаи их ненамного различаются, и хотя носят они различные имена, но все признают для себя общее имя славян. Из этого следует, что и происхождение у них общее, и язык их изначально был когда-то общим. Поэтому считаем нужным потрудиться сначала показать общее происхождение всех славян. Нет ничего необычного в том, что любой, и величайший и благороднейший народ, в начале своем как бы находится во мраке и вырастает из малого, присваивая себе иногда древнее и благородное происхождение, истинное или же выдуманное, придумывая себе основателей рода или же принимая имена и происхождение от небесных богов или от самого Вселенского потопа и от Ноева ковчега. Так и римляне, прoисходящие от пастухов и беглых нищих, когда пришли в великую силу и приобрели известность, то первый их король Ромул должен был возвести свое происхождение и рождение к планете (скитающейся звезде), по латыни называемой Марс, по-гречески же Арес – планета войны, и к планете – плодородной звезде, по латыни называемой Венера, по-гречески же Афродита <…> ← 31 | 32 →

(I/16–53) <…> Итак, славянский народ происходит от самого Яфета, которого греки называют Япетом, сына Ноева – как то описывают те, кто исследует летописание ляхов и чехов. От Яфета произошел Яван, от него Филар, от него затем Алан, от него Анхис, от него Эней, от него Асканий, от него Памфилий, от этого Реасилин, а от этого Алан Второй, который первым переселился из Азии в Европу. У него было четыре сына, первым из них был Вандал, который дал имя реке Висле и ляхам, чтобы назывались вандалами. Этот Вандал затем имел многочисленное потомство, заселившее четверть Европы и создавшее королевства для ляхов, русов, кашубов, швеков, чехов, моравлян, словен, далматов, паннонцев, хорватов, бошняков, сербов и болгар. Другие же авторы рассуждают по-иному. И вышеупомянутый Иордан, живший примерно в то время автор, упоминает в книге о гетском народе, что вандалы одно время занимали те области, где на востоке жили готы (они тогда правили Дакией), а на западе – маркоманы, т. е. древние чехи и моравляне. На севере жили гермундуры, т. е. мижнийские немцы, а на юге границей была река Истар или Дунай – то же <можно сказать> в отношении словен и русов (как будет показано ниже) – которая находится в Скифии. В то же Миотийское озеро втекает находящаяся в Скифской области река Танаис. Эта река Танаис разделяет Европу и Азию. А московские люди называют эту реку Дон, а Миотийское озеро называют Гнилым морем. У этого Миотийского озера жили среди других многих народов и сербы – по свидетельству Плиния23 (см. кн. 6, гл. 7, лист 318). По свидетельству Меланхтона,²⁴ в первой книге его хроники, имя сербы произошло от савроматийского. Под савроматами же подразумеваются все народы, которые проживают в европейских и азиатских степях, где сливаются реки Танаис и Днепр. Они образуют три больших народа – русов или москвалей, ляхов и литовцев – так свидетельствует Георг Хорн²⁵ в своей истории. Другие же считают, что имя сербы происходит от народа сирес, проживавшего в азиатской Скифии – у этих сиресов шерсть произрастает, как шелк. Другие же возводят начало имени сербов к реке, называемой Зербис или Зервис, которая находится в Месопотамии между реками, называемыми Тигр и Евфрат – так свидетельствует Плиний (ср. кн. 5, гл. 12 и кн. 6, гл. 26). А немцы называют сербов сорабы и сорбы и зорбек – все эти народы проживали у Миотийского озера, где и поныне простирается Московская земля до того Миотийского озера.

На север же, даже вплоть до Истрии, жили дакийцы – там, где ныне загорские влахи, и молдавские и трансильванские, вплоть до чешских территорий. Город Маробуд, престольный торговый город на вышеупомянутых реках Сале и Эльбе – столица маркоманского короля. Там и доныне живут роксоланы, бошняки и другие славянские народы – когда-то независимые и свободные, суверенные владыки, а ныне подданные различных государств, особенно Турции.

После этих вводных замечаний переходим к рассмотрению вопроса о происхождении названий славяне и славные. Как мы уже писали, имя славяне и славные прежде Прокопия и Иордана, творивших во времена императора Юстиниана, не было известно ни ← 32 | 33 → греческим, ни латинским авторам. Поскольку же ни одно географическое название, ни название людей не бывает исконным, а поскольку его <имени славяне – АК> не находим ни в географических, ни в исторических трудах, требуется рассмотреть, откуда же происходит имя славянского рода или народа. Естественно исходить из того, что славянские земли получили свое название по славянам, а не наоборот <…> Что же касается этимологии названия славяне – изначально название это они получили от «слова», т. е. от языка <…> Когда же они одержали славные победы над Римом и всяческими народами, они стали называть себя «славными» и продолжают поныне называться этим именем «славные» в западных и северных областях. А в восточных и южных землях они сохраняют имя «словесных» или словен – поскольку язык требует тут сокращения на один звук – что и лучше согласуется с этимологией, чем у греков и у некоторых итальянцев. У них, из-за особенностей их очень мягкого наречия, произношение другое, поэтому они обычно говорят склавы и склавины. Мы же следуем епихориос, т. е. по происхождению нашего отечества считаем первичным именем нашим название «словесные» или словены.

Поскольку, однако, теперешнее название славян не происходит, видимо, ни от места, ни от вождя, попробуем рассмотреть, у кого из этих народов, которые носят имя славян и говорят на одном языке, самое древнее имя – чтобы так, используя и другие методы, можно было ясно указать исконное <их> происхождение. А также покажем, как произошли отдельные имена славян, как и общее их имя славяне,– ляхов, волынян, подольцев, палуков, повазан, мазовлян, вильцев, велатабов, лужан, лунхинов, ликавиков и других (если есть еще какие-то другие имена). Объясним и новые названия: Так, новым является имя моравлян, происходящее или от имени короля Марофа, жившего в давние времена, после Аттиловых, или от реки Моравы. В азиатской Савроматии был также народ модоки, как пишет Птолемей26 (ср. кн. 5, гл. 9 и 13). Мосхийские горы находятся в Каппадокии или в Армении – по свидетельству того же Птолемея (гл. 6 той же кн.) и Плиния (ср. гл. 27 5-й кн.). Московские народы и московское государство Плиний упоминает в 19-й главе 6-й книги. Географ Страбон²⁷ пишет (кн. 11), что московские народы жили по соседству с колхидским народом. А Иосиф Еврей (гл. 11, кн. 1) ведет происхождение московских народов (позднее названных каппадокийскими) от Мосхим или Мосоха, сына Яфетова – происхождение которого описано в Моисеевой книге Бытия 10.2. Название народа модоки менее адекватно, чем московляне для тех народов, которые ныне повелевают огромными территориями как европейской, так и азиатской Савроматии и пользуются славянским языком и которых по-латыни называют москхи или мошци, а по-немецки мошковиты, по-славянски же москва или москвали. Уже много ← 33 | 34 → веков они владеют этими престолами, как об этом свидетельствуют и их собственные исторические летописания. Однако употреблять это имя москвали начали не так давно, ни земли их так первоначально не назывались – так, в отличие от других народов, назывался один народ – по реке и престольному городу на ней, Москве. В том престольном большом городе Москве, вначале, после разделения Московской земли на множество различных русских княжеств, в лето от Рождества Христова 1323 Иоанн Первый,28 сын Даниила Калиты,²⁹ построил крепость, именуемую Кремль-город. Он стал государем того места и окрестного государства и водрузил там свой престол, как свидетельствуют о том Кромер и И.Л. Готтфрид,³⁰ автор «Исторической Хроники» (кн. 1, лист 468). Наследники его, объединяя свои владения с владениями других князей того же народа и языка, расширили свою территорию и в длину и в ширину, так что в конце концов даже те русские народы, которые были древнее москвалей – как то владимирцы, новгородцы, ярославцы, тверичи, можайцы, суздальцы, псковитяне, рязанцы, северяне и все прочие языки тех краев – приняли имя москвалей, как и принятое с радостью имя русского народа – и доныне. Так патриарх константинопольский именовал в древности киевского митрополита, а ныне – московского патриарха, и другие, и сам московский патриарх этот русский титул почитает более высоким и славным, чем московский. И воистину, сами московские государи присваивают себе в титулах не столько власть над Москвой, сколько над всей Россией. Отсюда следует, что название москвали не является древним, но есть часть российского народа, который есть единый народ. Поскольку они имя свое получили по имени города и столицы, весьма отдаленных от древних москалей или мосхийских народов, и поскольку имя это они приняли сравнительно недавно, то ясно, что производить от них происхождение славян невозможно.

Иордан причисляет болгар к славянам – когда описывает, как анты вместе со славянами разоряли земли Рима, но помещает их столицу в ином месте – в Европе выше Понтийского, т. е. Черного моря. С ним соглашается и Бьондо Флавио (в 1-й части 9-й книги), помещая их на Дунае. Помпоний же Лет³¹ во 2-й книге своей истории упоминает, как император Анастасий I³² построил длинную стену, от моря и до торгового города Силиврии, чтобы защищать Византию от нападений мизийских, болгарских и скифских народов. Однако, они пришли туда с другой стороны, как об этом свидетельствует тот же Бьондо, как уже было сказано – от Скифии, скифское же название Савроматии есть Сарматия. Под Савроматией подразумевается скифская держава – с этой стороны реки Танаис это европейская Скифия, а с той стороны реки Танаис – азиатская Скифия, вплоть до Ирканийского моря. Ирканией же называют азиатское государство, Таким образом, согласно свидетельствам вышеупомянутых исторических источников, становится ясно, что древние столицы болгар были в азиатской Савроматии, на реке, называемой Рха или Волга.

Птолемей же их не упоминает, а сербов упоминает в 9-й главе 5-й книги, где описывает азиатскую Савроматию. С ним согласуется свидетельство Плиния, который в 7-й главе 6-й книги помещает сербов у Миотийского озера, которое называют и Гнилым морем. ← 34 | 35 → У новейших историографов, как, например, Мартин Кромер, сербы причисляются к европейским славянским народам, и не только к тем, которые соседи болгар, роксолан и фракийцев, но и к тем, которые населяют Саксонию и соседние земли, на реке Эльбе. Эта река Эльба находится в немецких землях, на ней стоит славный торговый город Виттенберг. Живущих там сербов, как уже говорилось выше, некоторые называют сорабами. Т. о. ясно, что если славяне пришли в Европу из Азии, то они или болгары или сербы. Воистину удивительно, как такой малый народ, происходящий из такой малой части Земли, за такое короткое время так возрос и окреп, что занял чуть ли не половину всей Европы! Т. о., если славяне происходят от болгар, то сербы не являются славянами. Если же славяне происходят от сербов, то болгары не могут быть славянами. Если же славяне происходят и от сербов и от болгар, то не может у них быть ни общего происхождения, ни какого-то общего имени. <…>

Имя российское распространено чуть ли не во всех землях между глубинами Венедского или Энетийского моря, Ливонского, Шведского океана, Ледяного или Замерзшего, Рхи или Волги, Миотийского озера, Понтийского моря, ляшских земель, Литвы и Жемайтии. Однако это российское имя не является столь славным и древним, поскольку не было известно тем авторам, которые первыми описывали славян и болгар, как свидетельствует Георг Хорн, описывающий в своей истории дубровницкую летопись Петра Лукари.33 Различные авторы предлагают различные трактовки происхождения имени «русский». Уже упомянутый Петар Лукари пишет, что Русин был братом Ляха и Чеха и происхождение славян ведет от заселения ими Роксолании – от этого русские и получили свое имя. Сами же русские утверждают, что их государство в древности называлось Росея и народ тот был разделен на многие малые княжества. Нет ничего удивительного в том, что у варварского народа вначале не было никакого летописания – ведь только по принятии христианства появился у них от болгар алфавит, незадолго до этого созданный по образцу греческого, которого они держатся и доныне.

Поэтому этот народ и не был известен грекам и римлянам, так же, как не были им известны северные народы, под общим названием савроматов или скифов. Область их проживания находилась очень далеко, а государства их были неустроенные и варварские, поэтому контакты с ними не поддерживались. Поскольку имя роксаны или роксоланы немного отличается от имени русы или русии, оно было небезызвестно и древним авторам. Так, Птолемей (в 5-й гл. 4-й кн.) и Плиний (в 12-й гл. 4-й кн.) помещают роксоланские народы в Савроматии у Миотийского озера. А Корнелий Тацит (в 17-й кн. хроники, где описывается время восьмого римского императора Сальвия Отона³⁴) пишет о них, что когда римляне вернулись к междоусобной политической борьбе, внешнеполитическое положение государства пришло в беспорядок. Савроматийский народ роксоланы стали столь дерзки, что, уничтожив зимой два римских полка, напали на Мизию. Географ Страбон пишет (в 7-й кн.), что роксоланы жили дальше на север между реками Танаис и Днепр, где соседствовали со скотоводческими племенами. А немного позднее пишет, ← 35 | 36 → что неизвестно, кто проживает выше роксолан. Роксаны же воевали против войска Митридата,35 царя Понтийской области в Азии, который жестоко воевал с Римом.

Прими во внимание здесь, усердный читатель, что древние и славные авторы одни и те же столицы приписывают роксоланам или роксанам – и фракийцам (ср. в той же 7-й кн. упомянутого географа Страбона), что под именем фракийцев подразумеваются геты, даки, а затем раксы – по ним называется и держава Рашка в Сербии. Из всех же этих упомянутых народов, т. е. сербов, болгар, роксолан, фракийцев и прочих, после них бывших славян – русы и до сих пор живут на своих исконных землях. И они уже тогда начали нападать на пограничную им во времена императора Сальвия Отона Мизию. Так, с течением времени многие государства ослабели от нападений славянских народов, как и от нападений готов, гуннов, вандалов, аланов, лангобардов, а, с другой стороны – от парфян, персов, сарацинов, как и от римских войск. И так славянские народы завоевали и подчинили себе не только саму Мизию, но и Дакию, Паннонию, Дарданию, Либурнию, Иллирию, Далмацию и Истрию; а Фракию, Македонию и Грецию опустошили и разорили и нанесли сильный урон греческому языку. И так, по делам своим, они приняли для себя славяно-славное имя от превеликой славы.

Позднее они двинулись на запад и завоевали и заселили все немецкие земли, от реки Вислы до рек Саале и Эльбы и даже до Карпатских гор, до Дуная и до Немецкого океана. Когда же упомянутые земли оказались разоренными и опустошенными от беспрестанных войн готов, вандалов, аланов, бургундцев и лангобардов, а население перешло на другие земли, территории эти разделились и стали называться разными именами – иногда по своим военачальникам, иногда по названиям тех мест, иногда по именам прежнего населения, позже и по научной терминологии и обычаям или же и случайно. И так они принимали новые имена и названия – кроме древних роксов, которые остались на исконных своих землях и задержали свое старое имя. А от него – роксы – нетрудно произвести имя русы и русийский. Откуда же и когда славяне впервые пришли в Вандалию, в Саксонию, в Германию, в Далмацию и в Иллирию можно понять из топонима Киммерион – по имени Киммерийского Босфора и реки Танаис – места, которое находится между Миотийским озером и Эвксипонтийским морем. Босфором же называется мореуз, в виде открываемой гортани. Место это все географы приписывают роксанам или роксоланам и называют Савроматией. Если же кто-нибудь захочет узнать, когда русы впервые пришли в Савроматию и откуда – то мы вынуждены признать, что это нам неизвестно.

Однако, у пророка Иезекииля в гл. 38 и 39 можно найти о вождях по имени Рос, Месех и Тувал. Об этом пишет Мартин Кромер (в гл. 12 кн. 1), цитируя Евсевия Кесарийского,³⁶ Феодотия, Симмаха и 70 переводчиков Святого Писания с еврейского на греческий. Так же и в издаваемой латинской Библии пишется о Тувале и Месехе, которых мы упоминали выше. Если же рос является названием народа (а ясно видна близость его к названию русийский), то можно предположить, что русы или роксаны могут происходить от этого Роса или Рооса. Кроме того, в Новгородской державе есть торговый город так называемый. По всему вышеизложенному видно, что все народы, носящие имя славян, ← 36 | 37 → суть народы савроматийские. Но если можно принять за истину то, что болгары, сербы и роксаны суть савроматийские народы, заселившие впоследствии новые земли на территориях Германии и Рима и назвавшие себя славными славянами – то сказать, откуда и когда эти народы пришли в Савроматию и изгнали оттуда или истребили древнее савроматийское население (если оно было), мы не можем, в отличие, например, от готов или татар, которые тоже некогда владели Савроматией. А славянские некоторые народы, как например русы, ляхи и подобные, и поныне владеют частью Савроматии.

Как мы указали выше, славянский народ происходит от различных народов и проживал первоначально в Скифии и занимал там огромные территории – это древние аланы или татары. Затем они распространились по Европе и называли себя по-славянски гости – в насмешку над теми, кого они победили и чьи земли завоевали. Этих гостей греки, в связи с особенностями своего очень мягкого произношения, называли скифскими готами, так же и римляне. Под готами, или же гостями, подразумеваются славянские народы, как о том свидетельствует Поп Дуклянин,37 отдельно описывающий славянские земли. В числе других народов этих готов или гостей был и пафлагонский народ, называемый энеты. Пафлагония – это азиатская держава, простирающаяся до Вифинии и Каппадокии, а с другой стороны до Эвксинского моря (это то море, в которое втекает Дунай, при границе болгарского государства – как мы уже писали выше). А все эти вышеупомянутые народы были в союзе с болгарами, сербами, фракийцами и роксанами и поселились позднее как гости во Фракии, Македонии и всей Иллирии и подчинили их себе. Также и те славяне, которые населяли савроматийские горы, как гости, поселились сначала в Ливонии и в Пруссии, а затем те же словенские гости заселили Вандалию.

Отсюда они распространились и по другим западным территориям, вплоть до последнего савроматийского устья – там, где на немецкой границе течет река Висла. А все те земли, которые находятся между реками Травой и Вислой, славянские гости или готы подчинили себе – до слияния Вислы с Одрой и с упомянутыми реками Саале и Эльбой, которые, будучи границей чешских земель, текут на запад, на заход солнца в Немецкое море, которое московские русы называют Варяжским морем. По всем этим землям расселились славянские гости, а оттуда перенесли свои престолы и в другие немецкие и латинские и испанские и французские земли. Они разделились, и одна их часть стали называться Острые гости или готы, а другие – Верхние гости или готы. А из Савроматии пришли иные славяне и перешли Дунай и расселились двумя потоками по Фракии и по Македонии – начиная от времен императора Анастасия и до времен императоров Маврикия³⁸ и Фоки³⁹ прошли до Паннонии и Иллирии и Далмации и подчинили их себе. Ранее их государь назывался каган, а когда они со множеством скифских народов переселились, вождем их был Всевлад. У этого славянского государя Всевлада было три сына, первого звали Брус, второго Тотивой, а третьего Остривой. ← 37 | 38 →

По смерти их отца перворожденный брат по имени Брус взошел на его престол. А Тотивой и Остривой, по совету своего старшего брата, чтобы заслужить себе славу и похвалу, собрали сильное и большое войско и выступили из своих земель и пришли до мест выше Паннонии и завоевали их. В этих землях выше Паннонии – венгерские и австрийские державы, которые они завоевали. Затем подошли с огромным войском к Далматийскому королевству. Тогда далматийский король отослал послов со своим письмом к истрийскому королю, прося его собрать войско и вместе выступить против неприятеля, чтобы от него оборониться. И так оба собрали свои войска и выступили против гостей или готов. Придя туда, они поставили прямо против их лагеря свой лагерь. Вооруженные воины с обеих сторон вели ожесточенную борьбу, было много раненых и убитых. А в восьмой день и с той и с другой стороны выступили части христиан и язычников и было большое сражение, от 3-го часа дня до вечера. И божьим судом, о котором никто сказать не может, почему он так решил – видимо, за какой-то грех христиан – немилосердные готы одержали победу и многие христиане пали в бою. Там был убит и король Истрии, и многие тысячи христиан были погублены мечом, многие тысячи попали в плен, бегством же спастись смогли лишь немногие, в том числе король Далмации.

После этого Тотивой и Остривой, посовещавшись со своими вельможами и друг с другом, решили разделить свое огромное и все увеличивающееся войско. И Тотивой прошел со своим воинством через Истрию до торгового города Аквилеи и напал на земли Италии, проведя там много боев и завоевав, опустошив и предав огню множество держав и торговых городов. Оттуда он перешел на остров Сицилию, где вскоре и скончался. А Остривой, брат его, вступил со своим войском в Иллирию и вел там жестокие бои и никто не смог противостоять ему. Он присоединил к своей державе всю Далмацию и Приморье и сделал местом своего пребывания державу, называемую Превала, где построил свою столицу, торговый город, назвав его своим именем Остривой. А другой торговый город он построил в державе Карниола, назвав его Славинград – по-немецки Виндишхен Грац.