Slavische Geisteskultur: Ethnolinguistische und philologische Forschungen. Teil 1- Славянская духовная культура: этнолингвист ические и филологическ ие исследования. Часть 1
Zum 90. Geburtstag von N.I. Tolstoj- К 90-летию со дня рождения Н.И. Толстого
Zusammenfassung
Первый том конференции в Вене (2013 г.), приуроченно й к 90-летию со дня рождения Н. И. Толстого († 1996) и посвященной традиционно й народной культуре славян и языковой истории Slavia Orthodoxa, двум главным направления м исследовани й выдающегося московского филолога, включает в себя работы его коллег, сотрудников и учеников по этнолингвис тике, а также мемуарные и биографичес кие материалы.
Leseprobe
Inhaltsverzeichnis
- Cover
- Titel
- Copyright
- Über das Buch
- Zitierfähigkeit des eBooks
- Inhalt / Содержание
- Zum Geleit / Вместо предисловия
- Н. П. Антропов (Минск) - Соотносимы ли западнополесско-белорусский обрядовый Куст и аналогичные номинации Ипатьевской летописи?
- Jerzy Bartmiński (Lublin/Warszawa) - Świat na opak, czyli o granicach normy w kulturze ludowej
- О. В. Белова (Москва) - «Своя» и «чужая» вера в народной картине мира (этнолингвистический аспект)
- Е. Л. Березович (Екатеринбург) - Берестяная рожа и берестяные глаза: Этнолингвистический комментарий к русским диалектным фразеологизмам
- Войцех Хлебда (Opole) - Коллективная память в сети родственных понятий
- Г. И. Кабакова (Paris) - Мифологическое измерение повседневной трапезы (русская крестьянская традиция)
- Stanisława Niebrzegowska-Bartmińska (Lublin) - Ryczy wół na sto gór. Motywy zwierzęce w polskiej meteorologii ludowej
- А. A. Плотникова (Москва) - Архаические элементы в народной традиции Боснии: Язык и культура
- Любинко Раденкович (Београд) - „Ходячий“ покойник в духовной культуре славян
- Биљана Сикимић (Београд) - Обредна јела у Војводини и Поморишју приликом клања свиња. Савремена теренска истраживања
- М. Н. Толстая (Москва) - После Полесья: Этнолингвистические материалы из Тверской области
- С. М. Толстая (Москва) - Клятва и проклятие в языке и культуре
- А. Л. Топорков (Москва) - Цитаты из Нового Завета в русских рыболовецких заговорах
- А. Д. Дуличенко (Тарту) - Академик Никита Ильич Толстой и проблемы литературной резьянщины
- А. Б. Арсеньев (Нови Сад) - «Сербские Толстые» в воспоминаниях современников
- А. В. Тарасьев (Белград) - Воспоминания о Никите Ильиче Толстом
Два настоящих тома серии Philologica Slavica Vindobonensia содержат материалы конференции «Славянская духовная культура: этнолингвистические и филологические исследования», проходившей в Институте славистики Венского университета 11–13 декабря 2013 года и посвященной 90-летию со дня рождения Никиты Ильича Толстого (1923–1996). В организационный комитет конференции входили А. Г. Кречмер, А. М. Молдован, Герхард Невекловски, А. А. Плотникова, Ф. Б. Поляков и С. М. Толстая.
Конференция, объединившая учеников, сотрудников, коллег и друзей Никиты Ильича, стала завершающим звеном в ряду юбилейных встреч и конференций, позволивших вновь и вновь говорить о значимости его вклада в изучение традиционной духовной культуры славян и в исследование лингвистической и культурной истории Slavia Orthodoxa (см. отчеты С. М. Толстой и О. В. Трефиловой «90-летие академика Никиты Ильича Толстого: хроника юбилейных событий» и Е. Л. Березович, А. Г. Кречмер и А. А. Плотниковой «Хроника конференции „Славянская духовная культура“» в Wiener Slavistisches Jahrbuch / Vienna Slavic Yearbook, N. F. 2, 2014, 304–324). Проведение конференции в Вене призвано подчеркнуть роль этого академического центра, традиции которого были одной из составляющих научного творчества самого Н. И. Толстого, в сегодняшнем спектре филологических, этнолингвистических и историко-культурных исследований международной славистики. Наряду с этими темами на конференции рассматривались события жизненного пути Н. И. Толстого, связанные с годами его формирования в среде русских беженцев в Югославии и определившие характер всей последующей его деятельности.
Редакционная коллегия сборников благодарит сотрудников кафедр русского и восточнославянского литературоведения и языкознания Института славистики, принявших на себя труд подготовки сборников к изданию – E. A. Акерманн, Д. В. Вильке, А. В. Зинкевича, И. В. Киселеву, В. И. Легких, А. Михаловску, а также ассистентов и студентов, за их помощь в организации и проведении конференции.
Соотносимы ли западнополесско-белорусский обрядовый Куст
и аналогичные номинации Ипатьевской летописи?
Одним из наиболее интересных и далеко не проясненных до сих пор вопросов, связанных с западнополесско-белорусским обрядом «вождения Кýста», является вопрос о возможном соотнесении его (как ритуально-обрядовой составляющей, так и термина) с загадочными упоминаниями в русских летописях и иных памятниках некоего «куста», вокруг которого «водяше» русских князей татары в ставке Батыя. Впервые на «куст» в Ипатьевской летописи специально обратил внимание в докторской диссертации (именно в параграфе, посвященном почитанию лесов, рощ и деревьев) И. И. Срезневский, но лишь констатируя факт его присутствия как элемента языческих представлений, однако не татар, а славян: «В Густинской летописи упоминается о жертвоприношениях рощениям; а в Ипатьевской летописи – о служении около куста» (Срезневский 1848: 29); ср. также: «Служение богам совершалось или под отдельным деревом <…> или около куста» (там же, 32), – что ошибочно, так как, безусловно, имелись в виду фрагменты 1–3 Галицко-Волынской летописи по Ипатьевскому списку под 1250 г. (ПСРЛ 1908: 806–808),1 повествующие о посещении ставки галицким князем Даниилом Романовичем и с воспоминанием об убийстве здесь же за пять лет до этого князя Михаила Черниговского и его боярина Федора:2
Покажется невероятным, но ошибочное толкование фрагментов Ипатьевской и позднейших летописей оказывается возможным и в значительно более поздних исследованиях, см., в частности, Кiтова (1972: 70), Скуратiвський (1993: 76) – с ясной в целом, но все-таки не вполне отчетливо обозначенной этнической принадлежностью язычников, и Шарая (2002: 117), где указывается, что «в летописях речь идет об обряде восточных славян» [разрядка моя – Н. А.]. Cудя по всему, все авторы имели в виду не собственно тексты летописей, а лишь иллюстрации к заглавному кустъ в «Материалах для словаря древнерусского языка» И. И. Срезневского (1893: 1381) со ссылками на них, причем С. А. Китова однозначно ссылается на словарь, а В. Т. Скуративский фактически цитирует ее, что следует из текста (а также подтверждается допущенной ими одной и той же ошибкой в дате – 1145 вместо 1245), но, к сожалению, не указывает на первоисточник. М. Д. Полубояринова осторожно ставит знак вопроса после словосочетания «поклонились кусту (?)», имея в виду все-таки некое ритуальное действие у татар (Полубояринова 1978: 9). Любопытно, что в записи от 1245 года, в которой повествуется об убиении черниговцев (на самом деле это произошло 20 сентября 1246 г.), сведений о том, что они должны были поклониться «кусту», но не сделали этого, нет (ср. выше фрагмент 4, ПСРЛ 1908: 795).
За 30 лет до И. И. Срезневского подробно описывает эти события, причем также преимущественно по Ипатьевской летописи, Н. И. Карамзин в примечаниях 40–45 к IV тому своей «Истории» (Карамзин 1992: 189–194), но, как ни странно, в основном тексте о «кусте», которому должны были кланяться русские князья, он не упоминает,3 хотя несчастным князю Михаилу и боярину Федору посвящен отдельный параграф «<Убиение Михаила>». Наконец, ← 10 | 11 → в 1913 году о летописном «кусте», но только в отношении «поездки кн. Даниила Галицкого к Батыю» в 1250 г., связывая с ним также «неясный» куст одного древнерусского поучения,4 пишет А. И. Соболевский в рецензии (с дополнениями) на этимологические словари Э. Бернекера и А. Г. Преображенского и в заключении делает примечательный вывод: «Трудно думать, чтобы в поученье и в летописях слово куст имело значение современного русского куст. Летописное куст как будто означает какое-то сооружение (вроде жертвенника?), связанное с почитанием предков» (Соболевский 2006: 366–367). В примечании к недавно переизданной рецензии составитель сборника его трудов по истории русского языка В. Б. Крысько специально отмечает: «29. Размышления Соболевского оставлены без внимания в позднейших этимологических словарях; в Сл XI–XVII вв. (8, 145), однако, даны две статьи кустъ1 ‘куст’ и кустъ2 ‘предмет поклонения в языческой религии татаро-монголов’ (?)»5 (Соболевский 2006: 612).
Разумеется, столь значимое событие в истории Древней Руси, завершившееся впоследствии прославлением невинно убиенных князя Михаила и боярина Феодора, оставило след и в иных летописных сводах (причем почти во всех под 1245/1246 и 1250 гг.) с упоминанием «куста», именно в Новгородской I младшего извода (Комиссионный список), в Софийской I, Воскресенской, I и II Псковских, Ростовской, наконец, Никоновской (Патриаршей). Но показательно, что в старейшей русской датированной летописи, именно Лаврентьевской, «куст» не упоминается, здесь сообщается, что Михаил должен был «поклонитися огневи. и болваномъ ихъ. Михаило же князь не повинуся веленью ихъ. но оукори и. и глухыя его кумиры » (ПСРЛ 1846: 201). Однако их источник один: это «Сказание о убиении в Орде князя Михаила Черниговского и его боярина Феодора» (или «Слово новосвятою мученику, Михаила князя русскаго и Феодора воеводы перваго въ княжении его»), известное в ряде разновидностей, списков, редакций и вариантов (Дмитриев 1987: 412–416; см. также его комментарий к «Сказанию», Памятники литературы 1981: 563–564). Самый ранний список «Сказания» (в иных списках «Житие») – пергаменный пролог XIII–XIV вв. Его исследователь Н. И. Серебрянский датирует ← 11 | 12 →
«временем до 70-х годов XIII в., так как в 1271 г. умерла ростовская княгиня Марья, дочь Михаила Черниговского, которая вместе с сыновьями (Борисом и Глебом) установила церковное почитание Михаила и Феодора в Ростове и построила в их честь церковь» (Дмитриев 1987: 413; Серебрянский 1915: 34).
Таким образом, речь идет о рукописи, автор которой описывает событие, отстоящее от момента создания текста всего лишь на 25 лет (заметим, кстати, что это самое раннее его описание). Вероятно, именно это обстоятельство, а также необыкновенно живое повествование позволилo выдающемуся историку русской церкви митрополиту Макарию (М. П. Булгакову) говорить об авторе текста как о реальном свидетеле казни:
«Сочинитель изображает событие с такими подробностями, что невольно заставляет предполагать в нем современника, если не очевидца, этого события, а в одном месте своего сказания, по крайней мере по некоторым спискам, действительно представляет себя очевидцем» (Макарий 1995: 245).
Анализ фрагментов «Сказания», в которых упоминается «куст», позволяет свести их к лишь трем позициям, причем все они относятся ко времени до поездки черниговцев в Орду: 1) описанию татарских обычаев о необходимости прохождения «сквозѣ огнь», кланяться «кусту» и идолам перед тем, как быть допущенным к Батыю; 2) сообщению о том, что многие князья и их бояре делали это; 3) словам духовника (некоторые летописи называют его имя – Иоанн), отправляющегося в Орду князя Михаила, которыми тот наставляет Михаила и Федора не следовать татарским обычаям, в том числе не кланяться «кусту», так как это не подобает делать христианам. А вот в описании того, что было в Орде, упоминание «куста», которому следует кланяться, отсутствует совершенно. Здесь речь идет только о необходимости идти сквозь огонь, точнее – о прохождении между двух разложенных костров, о поклонении огню, солнцу, татарским богам и идолам. Всего этого Михаил и Федор не сделали, за что и были убиты.6 ← 12 | 13 →
Представляется, что изложенное позволяет сделать однозначный вывод о том, что исключительное по художественной силе описание Ипатьевской летописи о необходимости русским кланяться у татар «солнцю и лоуне, и земли, дьуволоу и умершимъ въ аде отцемъ ихъ, и дедомъ, и матеремь» в ситуации, когда их «водяше около коста/коуста », является позднейшим переосмыслением первоначального текста в целях, во-первых, резкого усиления содержательного плана, связанного с прославлением христианского подвига черниговских мучеников, а во-вторых, эстетических. Упоминание же «куста» в записях 1250 г. о поездке в Орду галицкого князя Даниила явно связано со «Сказанием» или даже частично заимствовано из него, что уже предполагал Н. И. Веселовский: «Возможно, что летописный рассказ навеян Повестью [имеется в виду «Сказание» – Н. А.]» (Веселовский 1916: 94).
Выше уже был упомянут еще один, но в этом случае совершенно бесспорный, тогдашний свидетель обычаев в ставке Батыя, оставивший воспоминания о них в знаменитой книге «Libellus historicus» (с частями «Historia Mongalorum quos nos Tartaros appellamus» и «Liber Tartarorum»), – посол папы Иннокентия IV монах-францисканец Джованни Плано Карпини, который, будучи главой первой европейской миссии, посланной к монголам, в сопровождении другого монаха, поляка Бенедикта, дважды в течение года, именно в апреле 1246 и мае 1247 гг., посетил Батыя в Сарай-Бату на пути в Монголию и обратно и оба раза был принят им (Карпини 1911: 48–49; Веселовский 1916: 83). Таким образом, он был там до убийства русских и вскоре после него, о чем особо упоминает. Карпини очень подробно описывает религиозные обычаи татар, которым посвящает отдельную главу, в том числе и очищение огнем как обязательный ритуал для прохода на аудиенцию к Батыю, который папские послы должны были соблюсти: «Когда же нас должны были отвести к его [Батыя – Н. А.] двору, то нам было сказано, что мы должны пройти между двух огней».7
Более подробно эти действия описываются в параграфе, посвященном погребальному обряду: «Устраивают два огня, и рядом с огнями ставят два ← 13 | 14 → копья и над этой веревкой увязывают какие-то обрезки из букарана; под этой веревкой и привязками между упомянутых двух огней проходят люди, животные… [здесь же] присутствуют две женщины, одна отсюда, другая оттуда, прыскающие воду и читающие какие-то заклинания» (Карпини 1911: 12).8 Очевидно, что речь идет о совершенно обычном и известном едва ли не всем языческим религиям очищении огнем и водой, связанным с почитанием этих стихий. В контексте татарских обычаев Карпини упоминает в этом ряду, т. е. наряду с огнем и водой, также поклонение солнцу, луне и земле, что совершенно совпадает с летописным свидетельством, а также антропоморфных идолов, которые размещаются как вне шатра-юрты, так и в ней.9 Наконец, в его рассказе и именно в отношении черниговского князя говорится о почитании предков:
«… недавно случилось, что Михаила, который был одним из великих князей Русских, когда он отправился на поклон к Батыю, они заставили раньше пройти между двух огней; после они сказали ему, чтобы он поклонился на полдень Чингис-хану. Тот ответил, что он охотно поклонится Батыю и даже его рабам, но не поклонится изображению мертвого человека, так как христианам этого делать не подобает» (Карпини 1911: 8; ср. с процитированным выше С. М. Соловьевым).
Понятно, что историю смерти князя папский посол мог слышать и, может быть, неоднократно, конечно, только от русских людей. В этой связи небезынтересен приводимый Н. И. Веселовским факт, что домой в Италию Карпини сопровождал посол от князя Черниговского (Веселовский 1916: 85). ← 14 | 15 →
Итак, следует констатировать следующее: нигде, ни в одном месте своего обширного и, как представляется, этнографически точного повествования,10 реальный свидетель, который видел все своими глазами, более того, вынужденный подчиняться татарским обычаям, не упоминает ничего, что бы хоть отдаленно напоминало растительный куст (frutex) или то, что можно было бы назвать «кустом», например, по А. И. Соболевскому, какое-то сооружение вроде жертвенника, или, в соответствии со «Словарем русского языка XI–XVII вв.», некий предмет поклонения. Возможно, именно поэтому ни Н. М. Карамзин, ни С. М. Соловьев никак не комментировали ритуал поклонения «кусту».
Надо думать, как раз это и позволило Н. И. Веселовскому, который специально исследовал татарские религиозные обычаи, отраженные в русских летописях, высказать в отдельном параграфе «Поклонение кусту» соображение о том, что «требование поклоняться кусту может, на первый взгляд, показаться странным и непонятным», и далее – «в «кусте» заключался какой-то другой смысл, разгадать который мы теперь не можем» (Веселовский 1916: 94–96). Конечно, попытки все-таки разгадать этот смысл историк предпринимает, а именно: а) обсуждает возможность «сближать обряд поклонения кусту с культом отдельных деревьев, чаще всего березы, или целых священных рощ», б) апеллирует к описанному Плано Карпини кусту Оккодай-хана (Угэдэя), который тот посадил «за упокой своей души» (Карпини 1911: 32) и т. п., – но все эти сближения и объяснения выглядят весьма ненадежно, так как растительный мир в мифологии тюркоязычных народов вообще представлен очень слабо и едва ли не исключительно (кроме *cečäk ‘цветок’) высокими деревьями, связывающими нижний и верхний миры: березой (чаще иных), тополем и чинарой (Тенишев, Дыбо 2006: 693–699; ср. также: Басилов, Потапов 1994: 537, 539); кусту-растению здесь места нет. В таком случае речь может идти только о том, что сочинитель «Сказания» вставил фрагмент о «кусте», поставив его в один ряд с огнем, ← 15 | 16 → солнцем, татарскими богами и идолами, имея в виду хорошо известный ему предмет языческого поклонения славян, как ментальную экстраполяцию этого известного на предполагаемое такого же рода у язычников-татар. Вслед за ним, т. е. используя текст «Сказания», составитель этой части Галицко-Волынской летописи добавил для усиления эффекта воздействия на православного читателя к, судя по всему, известному ему «кусту» еще ряд элементов семантического ряда языческих символов, однозначно осуждаемых христианством, а именно землю, луну и умерших в аду предков, наконец, дьявола.
Details
- Seiten
- 290
- Erscheinungsjahr
- 2016
- ISBN (PDF)
- 9783653043938
- ISBN (MOBI)
- 9783653984330
- ISBN (ePUB)
- 9783653984347
- ISBN (Hardcover)
- 9783631652794
- DOI
- 10.3726/978-3-653-04393-8
- Sprache
- Deutsch
- Erscheinungsdatum
- 2016 (März)
- Schlagworte
- Slavische Ethnologie Slavische mythologische Vorstellungen Traditionelle slavische Volkskultur Slavische Folklore
- Erschienen
- Frankfurt am Main, Berlin, Bern, Bruxelles, New York, Oxford, Wien, 2016. 290 S., 6 s/w Abb., 11 Tab.